С детства всем вокруг было очевидно, что у меня нет таланта ни к чему, что можно было бы отнести к искусству.
Смотреть на мои ужимки, в которых я пытался изобразить танец, можно было только находясь в состоянии крайнего похуизма или опьянения близкого к коме. Вынести мое якобы пение, можно было только предварительно залив в уши строительную пену. Самые далекие от живописи люди с трудом сдерживали рвотные позывы, глядя на мои эмоции, расплескавшиеся на холсте. Даже мастурбировал я, хоть и самозабвенно, вкладывая всю душу в незамысловатые движения, но не доставляя никому удовольствия.
Так я и прожил двадцать три года, мучаясь от того, что никак не мог выразить те чувства, которые копились во мне. Ровно до тех пор, пока дождливой, давящей на сознание, ноябрьской ночью я не осознал, мое призвание — быть великим писателем. И не просто великим, но известным и богатым до неприличия. Я открыл окно и выбросил с восьмого этажа мольберт и засохшие кисти. Закрыв окно, я ненадолго задумался. Открыв окно снова, я прокричал: "Я научу вас, пидоров, благоговеть!". И удалился вглубь темной комнаты. Творить великие дела.